Всего этого Вечеслав не знал. Его продолжало тошнить, он уже пару раз проваливался в полную темноту, а под свитером усиливался холод, несмотря на то, что яркое солнце в небе продолжало нагревать и без того жаркий воздух.
— Тебе повезло, — увидел он совсем близко нахмуренное лицо своего спутника. — Слышишь меня?
Он кивнул.
— Навь меня признала в новом обличии, и Миколку отдала почти без лишних хлопот. Почти, — ведьмах печально хмыкнул. — Но всё ж малость силы осталось. Так, куда там тебя?
Он почувствовал в районе левых рёбер жжение, переходящее в невыносимое. Словно ведьмак не излечивал, а приложил к ране раскалённый клинок.
— Ты чего? — спросил он без агрессии, потому что на неё уже не оставалось сил.
— Потерпи. Нужно потерпеть. Сил мало, поэтому самым простым способом лечу.
— Ладно, — выдохнул он…
— Ну что? — послышался совсем рядом голос Кузьмы Прокопыча, и Вечеслав открыл глаза.
— Живой, — радостно вскрикнул Миколка. — Ей-богу живой. Вона, глядит.
— Где я? — тяжело спросил Вечеслав.
— В хате Добряша, — коротко ответил голова. — А главное ж, что здесь, в мире Яви, — он улыбнулся.
— А кмети?
— Ушли этой ночью. Мы ж их порядок телегой-то разбили, как ты и выдумал, да разом накинулись. Кмети и не устояли. Стали к воротам продвигаться, да через них и утёкли. Десяток мы их там положили. Да ещё дюжину ране, итого двадцать два кметя выходит в навь отправили.
— А рязанцев сколько?
— Четыре десятка убитыми, ещё столько же ранеными, — голова тяжело вздохнул. — Прошка убит, полез вперёд, да посекли его, Игнат убит, Назар… это ж тоже получается дядька Настёны. Эх, бедная девчушка.
— Игнат? — переспросил Вечеслав, чувствуя, как невольно заходили желваки.
— Тогда ж ещё, когда мы за тын полезли. Да ты не видал, поди.
Вечеслав медленно обвёл глазами комнатку. Помимо головы и улыбающегося Миколки, в углу он заметил хозяина хаты.
— Здравствуй, Добряш. Вернулись значит уже?
Добряш только кивнул, а голова продолжил, вставая с маленькой скамейки.
— С утра вернулись. Те, что посуху. А к лодьям гонцов послали. Ну, лады. Пойду с делами управляться, — Кузьма Прокопыч снова вздохнул. — Краду* великую мастерить нужно, всё ж сорок мужей упокоить надобно.
Покачав головой, он развернулся и быстро вышел.
— Бабоньки-то Игнатовские не знают ещё, — задумчиво проговорил Добряш. — Они ж на лодьях уходили.
— Игната жаль, — Вечеслав бросил взгляд на Миколку, и несмотря на боль и тяжесть в груди, скупо улыбнулся. — Ну а ты, герой, как?
— Я ладно, дядька, — радостно откликнулся мальчонка. — Мне родич ваш, Велес, молвил, таперича я долго жить буду. Токмо он словом нас связал, абы мы никому боле рассказать не могли. Так и говорит — будете токмо вы вчетвером знать. Дюже добрый он ведьмак, истовый. Вот я и не знаю таперича уж, кем лучше быть-то, воем, али ведьмаком?
— Человеком, дружище, — Вечеслав улыбнулся шире, и подмигнул Миколке. — Лучше всего — человеком быть.
27
Кмети ушли вечером, забрав своих мёртвых товарищей. Рязанцы впустили в весь только четверых безоружных, и те долго переносили трупы на обозные телеги, подведённые к воротам. На следующее утро, как только солнце полностью вышло из-за горизонта, вернулись гонцы, посланные вслед уходящей дружине. Убедившись, что кмети ничего не замышляют, а действительно уходят, рязанцы взялись возводить высокий курган в четверти версты от веси, на широкой полосе меж лесом и дорогой.
На это дело вышли все оставшиеся мужи, кроме тяжело раненых. Возращающиеся посуху женщины с детьми и старики, ещё издали видя возводимую насыпь, менялись в лицах. Женщины щурили глаза, пытаясь среди работавших отыскать своих мужей, а дети испугано жались к матерям, словно предчувствуя сиротскую долю.
Ближе к полудню и Вечеслав взялся за дело, несмотря на протесты ведьмака и Кузьмы Прокопыча. Среди возводивших курган, он приметил и Василия.
— А этот чего? — спросил он у Людоты.
— Да ведь в цепи на левом краю стоял, вроде как защитник тоже. Говорят, утром в копище ходил, а крыж[*] свой деревянный, что поверх рубахи всё таскал, снял. Кто его знает? — коваль пожал плечами.
Когда насыпь поднялась метра на полтора, принялись тягать из леса хворост, а потом и толстые ветки, выкладывая рядом с насыпью высокую краду.
Едва не потерявшего сознание Вечеслава, ведьмак всё же силой услал в весь, отлёживаться, но тот первым делом направился к хатам Игнатова рода. От почти каждой полуземлянки или избы до слуха доносились женские причитания, переходящие в рыдания, а иногда и в подвывания, от которого мороз бежал по коже.
Игнат лежал на широкой скамье, одетый в новую рубаху с высоким воротом, который скрывал рану. Вечеслав долго смотрел на бледное, спокойное лицо, время от времени сглатывая подступавший к горлу ком. При жизни пышные волосы Игната, теперь казались жидкими, и словно прилипшими от пота к белоснежному лбу. Иногда он переводил взгляд на присутствующих здесь женщин. Одна из них, примерно одного возрастом с покойником, молчаливо раскачивалась из стороны в сторону, и бессмысленно смотрела перед собой, прикусив зубами кончик платка. Жена, догадался Вечеслав. Вид ушедшей в себя от горя женщины, стал медленно сводить его с ума, и он было собрался уходить, но заметил, что Кирь просит его жестом подождать.
— Ну, что там? — шёпотом спросил Игнатов брат, подойдя.
— Краду выложили, — так же тихо ответил Вечеслав. — Будимир говорит, надо бы уже покойников свозить.
— Лады, я скажу нашим, — кивнул Кирь. — Фух, тяжело. Больше всего не люблю вот прощания эти. Лучше б уж сразу боги в Сваргу нас забирали, без смерти. Вот был на земле, а вот уже и нету тебя. И пусть родичи тебя живым токмо помнят.
— Знаешь же, не будет так никогда, — выдохнул Вечеслав, мысленно соглашаясь с Кирем. Так бы лучше было… чтобы не видеть родного человека мёртвым, чтобы живым в памяти оставался.
— А в Звану словно сама Желя[*] вселилась, смотреть страшно, — Кирь поправил висящую на перевязи руку. — Лучше уж зверю лютому в глаза глядеть, нежели на неё.
Когда солнце покатилось с зенита, а половину тел уже свезли к погребальному кострищу, вернулись лодьи. Погибших мужей тех, кто уходил по воде, пока не выносили из дворов, ожидая возвращения родичей, чтобы дать возможность тем оплакать своих мёртвых в родных стенах.
Наконец, ближе к закату, уже все тела были возложены на очищенную от травы, круглую площадку. Теперь уже вся весь была здесь. Женщины сдерживали рыдания, и лишь беззвучно вытирали слёзы, а мужчины насуплено смотрели под ноги, словно стыдясь, что сами остались живы, а родичей от объятий Мораны не уберегли. Кто своего брата, кто отца, а кто и сына.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
